Поэты IX века подготовили новый расцвет японской поэзии, воплощением которого стала антология "Кокинсю" ("Собрание старых и новых песен Японии"), составленная по указу императора Дайго Комитетом поэтов, во главе которого стоял поэт и учёный Ки-но Цураюки (872-945). "Кокинсю" как и "Манъёсю" состоит из двадцати свитков. Его предваряет слово Цураюки о смысле японской поэзии, её истории, о значении "Кокинсю": "Песни Ямато! Вы вырастаете из одного семени - сердца и разрастаетесь в мириады лепестков речи - в мириады слов. Люди, что живут в этом мире опутаны густой зарослью мирских дел; и всё, что лежит у них на сердце, - всё это высказывают они в связи с тем, что они слышат и видят. И вот, когда слышится голос соловья, поющего среди цветов свои песни, когда слышится голос лягушки, живущей в воде, кажется: что ж из всего живого, из всего живущего не поёт своей собственной песни?.. Без всяких усилий движет она небом и землей; пленяет даже богов и демонов, незримых нашему глазу; утончает союз мужчин и женщин; смягчает сердце суровых воинов... Такова песня" .
Естественно, особое значение придавалось порядку слов, приёмам художественного мастерства. Главное, соблюдать правило равновесия, единство разного или закон естественной гармонии (ва). "Всё во всём". Выразительность формы зависит от гармонии между словами и эмоциями, техникой и содержанием, ясностью и туманностью, силой и слабостью, занимательностью и грациозностью выражения. То стихотворение, в котором есть гармония между этими парами, совершенно. Красота такого стихотворения достигается равновесием, а не причудливостью. Одно уравновешивается другим подвижным, гибким типом связи, чтобы само стихотворение было внутренне свободно, могло беспрепятственно дышать в одном ритме с природой. Гармония, таким образом, понимается как внутренняя подвижная сбалансированность, которая возможна лишь в том случае, если художник улавливает естественное отношение слов, соответствующих истинной природе вещей.
Песня должна быть выражением не только истинного чувства. Для её создания следует постичь самую сокровенную суть песни, внутренний облик и сердце всего сущего, овладеть стилем. Только тогда откликом на песню будет "аварэ". Речь тут идет не о мастерстве в обычном смысле слова, а о том, что определяет всё развитие последующей поэзии, - о естественности мастерства, живой уместности, единственности высказывания. Изначальное значение "аварэ" - "вздох". Вздох восхищения, радости; затем вздох при внезапно открывшейся красоте. Красоте, которая мимолетна, как недолгий расцвет вишневых деревьев, как краткая жизнь росинки, недолгий багрянец осенних кленов… Это вздох с оттенком печали, невысказанной грусти. В стихах должен быть только намек, предполагающий ответное чувство. "Аварэ", "моно-но аварэ" (сокровенная прелесть видимого и слышимого мира) - ведущий принцип японского искусства X-XI веков. Правда, во вступлении Цураюки к "Кокинсю" речь идет об истине ("макото"), но это уже истина сердца, воплощенный в слове вздох из глубины сердца, то есть "аварэ". Когда Цураюки говорит о "душе" или "сердце поэзии", он понимает это буквально. Человеческие эмоции или "сердце" человека - зерно поэзии, сами стихи - цветок, выросший из этого сердца, а событие - условие произрастания зерна.
Именно через "сердце" (кокоро), которое есть в любом явлении, одна вещь сообщается с другой. Как сказано в первом из шести законов живописи Се Хэ (479-542): "созвучное ци рождает движение", то есть когда сердце художника наполняется космической энергией - ци, происходит подключение к космосу, исчезает преграда между воспринимающим и воспринимаемым, мешающие ощутить вещь в её сущности, мешающие мировому созвучию. Скапливаясь в сердце, ци реализуется в словах. Освобождаясь от всего наносного, сердце становится пусто, становится проводником Дао. Китайский поэт Бо Цзюй-и говорил: "Бамбук разламывается, нутро его пусто - он мой образец". Если привести в порядок своё сердце, - утверждают мудрецы, то и слова рождаются правильные, и Поднебесная живёт в мире. Японцы подобное состояние сердца называли "магокоро" - "истинным сердцем", когда душа приходит в состояние пустоты, устраняется всё лишнее.
Японцам, в принципе, чуждо понятие части: каждая часть есть в то же время целое, имеет свой центр, своё "сердце". Поэтому японцы искали гармонию на уровне "сердец", соотнося вещи, с нашей точки зрения, разного порядка: психическое с физическим, настроение с пейзажем, чувство со временем года. Уравновешивали пустое - заполненное, внутреннее - внешнее, то, что относится к инь, с тем, что относится к ян. "Такое рядоположение большой пустоты и небольшой заполненности создаёт баланс контрастов, заменяющих на Востоке симметрию равновесия". Творческий процесс понимался как естественный рост, органическое становление. Цураюки сравнивает поэзию с путём, который начинается с одного шага и продолжается годы, с высокой горой, что "начинается с пылинки подножья и простирается ввысь до тропы облаков небесных".
Само искусство, с точки зрения японцев, не подражание, а продолжение жизни, то, что создаёт поэт, не плод вымысла, а реальное событие, пропущенное через сердце поэта. Во времена Цураюки человеческая жизнь не отделялась от жизни вселенной. Поэтическое и жизненное переживание не различались, правда поэзии и правда жизни - одна и та же. Поэзия воплощает чувства как они есть. Цураюки не знал о существовании дуальной реальности, он даже не мог предположить несоответствие поэтической реальности реальной жизни.
В "Кокинсю", как и в "Манъёсю", главное - стремление к Истине, но если раньше поэт находил истину в том, что видел и слышал, то теперь ищет её в своей душе. Произошло сознательное самоограничение поэзии: и в темах, и в формах. Разительно сузился мир природы в "Кокинсю". Исчезли сотни растений, названий мест, явлений природы. Сезонные слова "Манъёсю": весенняя дымка, горы, соловей, цветы татибана, сливы, снег, иней, роса - стали языком поэзии, настолько углубилось их значение, столько прихотливых оттенков чувств вкладывалось в них.
